Морозный декабрьский воздух врывался в мастерскую Давида вместе с юношей. Лет двадцати, одетый в поношенную, но добротную дубленку, с лицом, в котором смешались нервозность и решимость. В руках он сжимал не коробку, а старый, потрепанный кейс из-под советского измерительного прибора.

– Меня зовут Артем, – выпалил он, едва переступив порог. – Мне сказали... что вы разбираетесь в реплика часов. Не в тех, что сейчас. В старых. В настоящих.

Давид нахмурился. "Настоящие реплики" – звучало как оксюморон. Но кейс... он выглядел знакомо. Словно эхо из другого времени.

Артем открыл защелки. Внутри, на вырезанном под форму сером поролоне, лежали не часы. Лежали детали. Неопознанные мосты механизма, тщательно отполированные, но без клейм. Несколько идеально круглых, крошечных золотых колес. И... дискета. Настоящая, гибкая, 3,5 дюйма, с наклейкой: "*Проект 'Голубка'. Черт. 12-94*".

– Это... наследство, – прошептал Артем. – От отца. Его звали Антон. Он... он был мастером. Но не таким, как вы. Он делал... особые реплики часов. В девяностые.

Давид осторожно взял дискету. 1994 год. Лихие девяностые. Время, когда Москва захлебнулась подделками, но и время, когда в подпольных мастерских рождались вещи невероятного качества. Не для показухи. Для выживания. И для искусства.

– Антон "Хронолог"? – спросил Давид, вспоминая полулегендарные байки старожилов Арбата. Мастер, который мог скопировать любые швейцарские часы не просто внешне, а с идеальной функциональностью сложных механизмов – вечных календарей, турбийонов – из... советских деталей и собственного гения. Его реплики часов были шедеврами инженерной изобретательности, а не просто подделками. Их называли "репликами-призраками". Они появлялись на черном рынке редко, по баснословным ценам, и бесследно исчезали в коллекциях теневых "авторитетов" или за границей. Говорили, ФСБ его искало, но он бесследно испарился в конце 90-х. Как призрак.

Артем кивнул, глаза блеснули от неожиданного узнавания.
– Да! Значит, вы знаете? Он умер месяц назад. Далеко отсюда. Тихо. Оставил... только это. И записку: "Если хочешь понять – найди Давида с Никольской. Он почувствует". Что он хотел сказать? Что это за детали? Что на дискете? У меня нет даже дисковода!

Давид подошел к старому компьютеру в углу мастерской – реликту начала 2000-х, который он использовал для каталогов. С трудом нашел дисковод. Вставил дискету. Скрип, треск... На экране появились файлы. Не чертежи в привычном CAD-формате. Сканы. Ручные эскизы карандашом на миллиметровке, с пометками, расчетами, помарками. И название проекта: "*Голубка' – GMT-Master II (Ref. 16710) на базе калибра 3135. Адаптация под детали 'Полета-29116'*".

Давид ахнул. Это было безумие. Взять сложнейший швейцарский механизм Rolex и перепроектировать его так, чтобы его можно было собрать из переработанных деталей советского "Полета"! Не копировать, а трансмутировать. Это требовало не просто навыков, а гениальности и титанического труда. Качество реплики часов Антона заключалось не в имитации, а в альхимии. Он создавал уникальные гибриды, где дух советского часового завода встречался с невозможной мечтой о швейцарском совершенстве.

– Он хотел, чтобы ты закончил? – спросил Давид, ошеломленно глядя на детали в кейсе. Это были ключевые компоненты для GMT-модуля – те самые, что Антон, видимо, не успел или не смог изготовить идеально в свое время.
– Не знаю, – честно ответил Артем. – Он написал "понять". Может, понять его? Зачем он это делал? Не ради денег же только?

Давид погрузился в сканы. Расчеты были изящны и пугающи. Антон не просто подгонял детали. Он улучшал оригинальную конструкцию Rolex там, где советские аналоги были прочнее или технологичнее в конкретном узле. Его реплика часов должна была быть не копией, а улучшенной версией, рожденной в условиях дефицита и изоляции. Это был вызов. Шедевр инженерного упрямства.

Недели спустя мастерская Давида напоминала лагерь осады. Он не спал ночами. Вместе с Артемом (у юноши оказались удивительно ловкие руки и интуиция, достойная сына "Хронолога") они вытачивали недостающие детали на старом станке, полировали, закаливали. Использовали оригинальные советские шестерни, пружины, но переосмысленные гением Антона. Собирали не просто реплику часов, а машину времени – механический памятник эпохе, мастерству и человеческому дерзанию.

Когда последняя шестеренка встала на место, и Давид осторожно завел механизм, тишину мастерской разорвало не просто тиканье. Это был ровный, уверенный, мощный ход. Не шепот швейцарского оригинала, не глуховатый стук советского "Полета". Это был новый голос. Голос "Голубки". Антонов голос. GMT-функция работала безупречно.

Артем смотрел на часы в руке Давида – стальной корпус, собранный из переплавленных деталей старых инструментов, с узнаваемым красно-синим безелем "Pepsi", но... с циферблатом, где вместо надписи "Rolex" была едва заметная, изящно выгравированная Антоном голубка – символ мира и, возможно, свободы, которую он искал в своем ремесле. Это была не реплика часов. Это был манифест. Манифест мастерства, преодолевшего любые границы.

– Он делал их не ради денег, Артем, – тихо сказал Давид, передавая часы сыну. Механизм звучно тикал, словно живое сердце. – Он делал их, чтобы доказать, что возможно. Что мастерство сильнее политики, сильнее железа и запретов. Что время... оно едино. Его можно постичь, собрать заново из того, что есть под рукой. Он хотел, чтобы ты понял это. Его вызов. Его любовь к механизмам.

Артем взял часы. Тяжелые, несуетные, с историей, зашифрованной в каждой детали. Он приложил их к уху. Слушал эхо механизма – эхо работы отца, эпохи, мастерства. Эхо, которое теперь жило в его руках.

– Что мне с ними делать? – спросил он, голос дрогнул.
– Жить, – ответил Давид. – И помнить. Они – не для продажи. Они – послание. Послание от мастера, который не делал просто реплики часов. Он собирал время из обломков. И преуспел.

Артем кивнул, крепче сжимая "Голубку". На улице мороз крепчал, но в мастерской было тепло от жара лампы и тихого, уверенного тиканья механизма, преодолевшего время. Давид взял со стола обычный "Ракету", нуждающийся в чистке. Его пальцы нашли знакомую гайку. Он улыбнулся. Эхо Антона "Хронолога" будет звучать в этих стенах еще долго. Оно напоминало: даже в мире теней и реплик часов может родиться нечто подлинное, вечное. Нечто, что тикает громче любого оригинала.